Натурфилософская рок-фантазия по мотивам судьбы и творчества Николая Заболоцкого в юбилейном спектакле Литературного театра.

Николай Заболоцкий. Один из самых неисследованных русских поэтов. Поэт-загадка. Двуликий Янус. Как будто ранние стихи писал один поэт. А поздние – совсем другой. Такие вот стихи: до и после. До того, как в гэбистских казематах калечили его тело, душу, судьбу. И после. Кстати, после прожил он не так, чтобы очень уж долго. Срок всей жизни – 55 лет. А полная (посмертная, как заведено) реабилитация – спустя ещё пять лет.

Но оказывается, если читать Заболоцкого в формате дерзкой рок-симфонической фантасмагории – где стихи неразделимы от музыки, пения, танца и многого другого – если читать его именно так, то он, поэт, един. И слово его, живое, пульсирующее, звучит отчетливо, пророчески-современно, высокой нотой высокой поэзии.

Именно так прочитал – и увидел! – слово поэта легендарный создатель Литературного театра Альберт Михайлов. Именно так прочитала и представила слово Заболоцкого на сцене концертного зала Калининградского музыкального колледжа (о, Господи! впервые за пять скитальческих лет – настоящая сцена!) легендарная михайловская команда в режиссуре и постановке её нынешнего руководителя Александра Смирнова.

Мягкие погружающие гармонии с элементами стилистики nu jazz, обволакивающий свинговый ритм, динамические «покачивания» классического рока. И всё это – в «оболочке» завораживающей игры света и цвета. Так начинается спектакль.

Занавес пока закрыт. Ещё звучит музыка увертюры. А перед авансценой – на глазах присутствующих – начинается музыка иная, пластическая. Её творят устремившиеся из зрительного зала сюжеты, образы, герои, антигерои жизни и стихов Заболоцкого (и не только его!), действующие лица и исполнители: мужики, змеи, деревья, чекисты, древнегреческие учёные, боги, крестьяне, критики, заключенные, женщины, старушки, пастухи, ивановы, бабы, птицы (Галина Андрусова, Алина Васильченко, Павел Верёвка, Анна Гмыря, Наталья Ефремова, Оксана Жигулина, Дмитрий Красюк, Анастасия Лукьянова, Ольга Махотка, Оксана Михайлова, Кирилл Моисеев, Ксения Новикова, Евгений Полин, Лариса Хлопецкая, Виктория Циненко, Людмила Юдина и студенты КОМК им. С.В. Рахманинова Елизавета Вилкова, Артём Кузнецов, Павел Николаев, Ульяна Терлецкая).

В руках толпы, бессловесной пока, – книги, листы бумаги, разноцветные карандаши, нехитрый рабочий арсенал поэта. И – неожиданно! – ярко-синие шары-глобусы, малые модели планеты, именуемой Земля, которую – какое уже столетие подряд! – надеются удержать (и удерживают?) от гибели прекрасные безумцы, верящие в абсолют Слова. Эта метафора, визуализированная на титуле программки, возникнет в спектакле не единожды.

В нетерпеливом движении протягивают собравшиеся руки к тому, кто на сцене. Будто просят (требуют?) слова.

На сцене – Поэт, означенный в программке как Певец. Кто знаком с классикой, оценит. Кто не знаком, – что ж, актёр Леонид Зинин, действительно, поёт. И как поёт! Он, автор рок-фантазии на стихи Заболоцкого, с драйвом ведёт центральную партию в собственном произведении, которое сегодня, в блестящей аранжировке и оркестровке, звучит по-настоящему в полную силу.

Режиссёр-постановщик Александр Смирнов умно и тонко выстраивает очень непростой спектакль в соответствии с внутренней (порой алогичной!) логикой очень непростого поэтического текста.

Начальная, открывающая сцена – композиционный камертон спектакля. Она вовлекает и действующих лиц, и нас, зрителей, в некое празднество гармонического сосуществования разнообразных персонажей, лиц, форм. Собственно, эта сцена – точно найденная пластическая метафора натурфилософской концепции Заболоцкого, где природа – наделённый разумом единый организм, в системе которого живые и неживые формы материи находятся в вечном взаимодействии и взаимопревращении.

По ходу развития сюжета две поэтические сущности одного человека (Поэт – Эдуард Бирюков и Певец – Леонид Зинин) ведут нескончаемый диалог, и не наговорятся они никогда! А рядом – живые, движущиеся разноцветные стихи, которые так радостно – «Мы рисуем, мы нарисуем!» – создавать…

Известный классический сюжет (человек и смерть, девушка и смерть) в жутковатом стихотворении «Искушение» в спектакле блестяще трансформирован в забавный частушечный бурлеск, детскую «страшилку» с абсолютно жизнеутверждающим итогом: «Из берцовой из кости будет деревце расти».

Стихотворный фрагмент «В жилищах наших» («Вот мы нашли поляну молодую…») решён в неожиданном жанре поэтического флешмоба. И, пожалуй, это лучший флешмоб, который я видела в жизни.

Мягкая пластичность движений женских фигур в сцене «Ночного сада» («О сад ночной, таинственный орган, лес длинных труб, приют виолончелей…») материализует важную для Н. Заболоцкого (и А. Михайлова, почитайте его стихи!) мысль о «прорастании» в человеке дерева и в дереве человека.

Причудливые перемещения мужских фигур в скользящем «змеином свинге» («Змеи») приобретают вид почти ритуального танца. Заклинателей змей? Заклинателей времени? «А вверху едва заметно Время в воздухе плывёт…»

В этом спектакле практически любая мизансцена – безусловное попадание и в стихотворный текст, и в музыкальную фактуру (особый респект постановщикам пластических номеров Ольге Смирновой и Ирине Писаревской!).

Натурфилософ, Заболоцкий даже во имя высшего предназначения поэта (быть пророком!) органически не способен воспользоваться, следуя велению классика, жалом «мудрыя змеи». Ни у змеи, ни у дерева, ни у коня он не возьмёт ничего. Напротив, ради того, чтобы природа смогла заговорить, готов отдать самое дорогое – бесценный дар слова. То, собственно, без чего жизнь поэта теряет смысл.

Но в реальной жизни всё устроено иначе, нежели в грандиозной поэтической мистерии единения человека и природы. Невесомый почти, скользящий пластический этюд (осень, полотнища чистого белья плещутся на ветру, мерцают, перемигиваясь, мыльные пузыри) захлопывается тюремной решёткой.

И это на сцене тюрьма бутафорская. Для поэта Заболоцкого она оказалась вполне реальной. В качестве карательной меры ему было официально запрещено писать стихи. Как если бы ему на самом деле вырвали язык. И вовсе не для того, чтобы вложить в уста глагол, жгущий сердца людей. Напротив, чтобы лишить его этой возможности.

Оказывается, в человеке далеко не всё так прекрасно, как вещает о этом со сцены Профессор (Вячеслав Каминский). Профессора, кстати, на всякий случай (умный больно!) тоже упрятывают за решётку.

А на сцену (освобождённую от поэтов и им подобных?) врываются совсем иные типажи. В их описании Заболоцкий беспощаден: стаи «мясистых баб», «багровые хари». Жизнь для таких – «курятник радости, амбар, праздничное корыто». Но сценка, конечно же, высмеивающая мещанский быт, далеко не столь плакатно-прямолинейна. Эти со знаменательно маленькой буквы ивановы – отнюдь не только гиперболически-гротескные персонажи эпохи нэпа. Перед нами субъекты, не способные размышлять, задумываться, рассуждать, чувствовать. Cōgitō ergō sum, согласно Декарту. Мыслю, следовательно, существую… А если – не мыслю?..

Как жутко живому поэту среди таких немыслящих, неразмышяющих – несуществующих! – особей… Но именно подобные назначены оценивать его стихи и жизнь, выносить приговор, распоряжаться его судьбой.

Автор сценария и режиссёр, сознательно нарушают стандарт построения спектакля, располагая почти подряд две почти аналогичные сцены. Идёт судилище над поэтом. Идёт судилище над наукой Генетикой. В противовес безликим ивановым истинная наука названа именем собственным. Эти судилища устроили именно ивановы. Это они, неживые, немыслящие, неговорящие, судят живое поэтическое слово, живую научную мысль. Судят подлинность, истинность, талант. «Заболоцкий… тем опаснее, что он поэт настоящий», – злобствует критик. Судят прежде всего – за дерзость духа и мысли, за крылатость, за полёт. И вовсе не случайно эти две сцены разделены (объединены!) пронзительным пластическим этюдом «Птицы».

Постановки Литературного чрезвычайно интересно «читать между строк»: они всегда наполнены аллюзиями, аллегориями, иносказаниями, реминисценциями, цитатами из других спектаклей, символами, метафорами. В этом смысле последняя работа всем этим буквально «нашпигована».

Особенность спектакля – в его симфонизме, многоголосии. Он густо «заселён» персонажами, щедро «зачерпнутыми» автором сценария отовсюду: из литературы, истории (мировой и собственно Литтетатра): вечный Студент (Максим Михайлов), Агриппа Неттесгеймский (Кирилл Коротков), Чтица (Нина Макарова). И ещё многими другими, мною уже  названными, из многих других сфер и областей. А ещё теми, чьи имена – и какие имена! – просто прозвучали в спектакле. И порою сразу и не скажешь, кто из них более реальный – псевдоучёный академик Лысенко (Андрей Мозжухин) или гётевский дух зла (Мефистофель – Александр Костенко).

Лаконизм подвижных конструкций, на которых мягко закреплены листы крафтовой бумаги (сценография – Александр Смирнов), идеально «рифмуется» с лёгкой прозрачной пластикой спектакля. Бумага – это рабочий материал творца (поэта, художника). На полотнищах слева просматривается знаменитый витрувианский человек. И мужские и женские фигуры в одном из фрагментов спектакля зеркально будут стараться повторить идеальные пропорции, начертанные великим Леонардо. В человеке всё должно быть прекрасно…

В этой же тональности – воздушности, прозрачности, минимализма – решены и костюмы: лёгкая матерчатая обувь, легкие полотняные рубахи навыпуск, туники светлых (крафтовых!) тонов, которые, легко могут быть превращаемы и в стилизованный русский костюм, и в античное одеяние, а то и вовсе в ствол дерева или птичьи крылья (костюмерия – Виктория Циненко, Анна Гмыря Ольга Смирнова).

Замечательно найдена визуальная основа спектакля: бутафорские разноцветные карандаши (реквизит, бутафория – Дмитрий Красюк, Виктория Григорьева). Основное орудие поэтического труда, символ слова, по ходу развития сюжета может трансформироваться в инструмент физического труда, столь же созидательного. Но может превратиться из орудия в оружие. Подавления, пытки, расправы, убийства. Слово, оно обоюдоострое, знаете ли…

С театралами над спектаклем работала прекрасная команда профессионалов из КОМК им. С.В. Рахманинова: Александр Зайцев, музыкальный продюсер, педагог по вокалу, это он превратил актёра Леонида Зинина в отменного рок-певца; Дмитрий Кошелев, композитор, саунд-продюсер, он, великолепный аранжировщик, создатель многомерной музыкальной фактуры спектакля, воодушевившись работой, написал (и исполнил) свой музыкальный вариант стихотворения поэта «Можжевеловый куст»; Валерий Мелкий, саунд-продюсер; Роман Рыбников, звукорежиссёр; Диана Крымова, талантливая вокалистка, она внесла свою яркую ноту в финальный рок-дуэт; Роман Сафронов, художник по свету, умело творящий завораживающую игру света и цвета вослед музыкальной, поэтической и пластической линиям развития сюжета. Провозглашённая в своё время Заболоцким важная для поэта триада (мысль – образ – музыка) нашла в спектакле достойное воплощение. Хочется думать, что сложившееся творческое сотрудничество будет иметь несомненное продолжение.

На обложке упомянутой мною программки человеческая фигурка упрямым Сизифом? Атлантом? удерживает на опасной наклонной черте готовую рухнуть и разбиться вдребезги Земную сферу.

Что для нас наша планета? Уязвимо-хрупкий шар, эстафетой бережно передаваемый из рук в руки, из поколения в поколение? Полигон для военных действий? – наглядным пособием небрежно зашвырывает Солдат (Андрей Игнатюк) глобус в заплечную авоську... Яблоко, что вытерли о рубаху (так делает персонаж одного из эпизодов спектакля), прежде чем отгрызть-отхватить  кусок (каждому – свой?)...

Но скользит по сцене прелестный поэтический арабеск, девочка с шаром (Настя Алексеенко), пластическая метафора спектакля. Но красноречив «фирменный перевёртыш» Литературного, когда легендарная фраза «И всё-таки она вертится!» произносится – вопреки всем здравым смыслам – не великим астрономом, а его антагонистом-палачом. Более того (двойной «перевёртыш!»), эта фраза произносится в сцене… казни Джордано Бруно (Андрей Казаков). Ибо – и это очень важно для режиссёра! – галилеевская реплика звучит здесь символически – паролем для всех, кто мог бы её произнести! А это, несомненно, и Джордано Бруно, и Леонардо да Винчи, и поэты, чьи имена прозвучали в спектакле как сухой щелчок револьверного выстрела... И, разумеется, Заболоцкий.

Значит, всё-таки она вертится?.. И бережно укутывают-укрывают Землю персонажи этой феерической мистерии, превращая загадочную мантру поэта Заболоцкого «Меркнут знаки Зодиака» в выразительно-образную (и ребёнку ясно!) финальную колыбельную.

День миновал. Завтра – будет новый. И как не хочется ставить после предыдущей фразы вопросительный знак.