ПЛАЦ
Я – Плац. Точнее, полностью меня зовут «Строевой плац войсковой части 65111». Но, если уж быть совсем точным и не врать самому себе, то, наверное, так меня звали когда-то. Трудно считать себя полноценным военным объектом, если между твоими плитами растёт трава, а две бетонные плиты с северной стороны утрачены. Сам себя я называю теперь «Плац в отставке».
Наш военный городок, весьма удалённый от населённых пунктов, имел всё, что положено иметь любой уважающей себя воинской части: штаб, КПП, три казармы, столовую, котельную, автопарк, караульный городок, водонапорную башню, клуб и баню. Поодаль стоят общежитие для молодых офицеров и прочих кормящихся при части людей, и даже пятиэтажка для офицеров семейных. Мои ближайшие соседи, Казарма и Столовая, стоят на противоположных, западной и восточной моих сторонах. Казарма из красного кирпича и с черепичной крышей - очень старая, её построили немцы в то время, когда ни меня, ни Столовой, ни даже прапорщика Возницы ещё не было на свете. С Казармой есть о чём поговорить, но, к сожалению, она слишком высокомерна и любит повторять, что, если бы не она, то никого из нас и даже вообще воинской части здесь бы не было. Я думаю, что она говорит так, потому что, как всякая старуха, хочет чувствовать, что она кому-то ещё нужна. Столовая же, наоборот, слишком молода и мало что знает о жизни. К тому же, когда её лишили всего, чем она так гордилась, она замкнулась в себе и перестала отвечать на вопросы. Я сделан из плотно пригнанных друг к другу железобетонных плит. Бетон – дальний родственник камня, и потому память его гораздо длиннее, чем человеческая или кошачья. Я, например, помню запах перегара от рабочего, подносившего арматуру и мат сварщика, делавшего скелет для плиты, ставшей моей восьмой с южной стороны. Ему попался бракованный электрод, а был конец месяца. Но это память, я бы сказал, частичная, фрагментарная. Как единое целое я стал чувствовать себя с того момента, когда командовавший укладкой плит прапорщик Возница, улыбнувшись каким-то своим мыслям, пошарил в кармане галифе, вытащил оттуда большую блестящую монету с надписью по кругу «1870-1970» и положил её под мою центральную плиту. С этой секунды я помню всё: и тот солнечный летний день, и дизельный выхлоп «КрАЗа», и озабоченное узкоглазое лицо крановщика – ефрейтора Курамова, и то, как прапорщик Возница, полюбовавшись на юбилейный рубль, вытер носовым платком фуражку изнутри и прикрикнул на Курамова: «Ну чего ждёшь, опускай!» Прошло несколько лет, и после долгого строительства на свет появилась Столовая. Тогда белоснежная, с огромными сверкающими окнами, она, к своей гордости, была оборудована по последнему слову: у неё были и сверкающие нержавейкой автоклавы, и агрегат для чистки картошки, и даже посудомоечная машина. Я помню очень хорошо, как, выходя из Столовой, проверяющий генерал похлопал по плечу нашего командира части: «Молодец, Павлов! Обязательно доложу!». А вокруг навытяжку стояли начальник столовой старший прапорщик Атаманюк и весь кухонный наряд в белых куртках и начищенных сапогах. Время идёт быстро. Три раза в день, сделав сначала три строевых шага, из Казармы в Столовую и обратно шла рота, и я всегда знал, сколько бойцов сегодня в строю. Сменялись призывы, громко топали по моим плитам молодые солдаты, а я в меру сил пытался помочь им не сбиться с шага. Вразвалку проходили дембеля, и я знал, что всей душой они хотят больше никогда меня не увидеть. И я не виню их в этом. Ведь я прекрасно помню, как, будучи духами, они, впрягшись по трое в огромный «самолёт» убирали зимой снег, укладывая его вокруг в выровненные по нитке сугробы, а в остальное время года щекотали мётлами, сметая пыль, жёлтые листья или просто потому, что так захотелось деду или старшине. Гремел барабаном небольшой военный оркестр, развевалось знамя и – «Шшагом Мм-а-а-рш!» - мощно печатал шаг строевой смотр, держа равнение на трибуну из белого кирпича с нарисованной масляной краской красной звездой. Я чувствовал себя необходимым, и знал, что без меня не обойтись. Это было именно так. Ведь вся жизнь части: утренняя зарядка, праздничные и обычные построения, развод – всё было на мне. И если чего-то и не хватало, так это того, с кем можно было бы поделиться своими мыслями. Столовая была тогда слишком хороша и слишком занята собой, а Казарма, как всегда, погружена в воспоминания и озабочена приближающейся старостью. Прапорщика Возницу я считал кем-то вроде своих родителей, а, во-первых, с родителями можно говорить далеко не обо всём, а во-вторых, прапорщику и не пришло бы в голову разговаривать с плацем, ибо его военная карьера закончилась бы тогда раньше срока. И тогда однажды тёплым весенним утром появился Кот. Никто не знал, откуда он взялся, так как пришёл он не со стороны общежития и пятиэтажки, а с противоположной. Сам Кот о своём детстве никогда не рассказывал. Может, потому что не хотел, а, может, просто не помнил. Появился он в виде тощего кошачьего подростка, посидел немного возле казармы и, быстро поняв, что, кроме не очень нужного ему сейчас «кис-кис» от солдат ничего не добьёшься, перебрался, едва заметно ступая по моей бетонной груди мягкими лапками, на другую сторону, к Столовой. Насколько я помню, Кот всегда был таким: грязно-белым, с рыже-полосатым хвостом, несколькими рыжими пятнами, местами свалявшейся шерстью и взглядом немного исподлобья. Обойдя Столовую вокруг, Кот расположился у служебного входа и стал ждать. Тут его и заметил начальник столовой толстый старший прапорщик Атаманюк, и сначала хотел прогнать, но его любовница, такая же, как и он, полная вольнонаёмная повариха Нелли Семёновна не разрешила и вынесла в алюминиевой миске оставшуюся с ужина жареную рыбу. Кот поел, приободрился и так и остался жить при части. А после того, как Кот притащил к заднему входу Столовой придушенного им крысёнка, Кота стал уважать и взял под свою опеку и сам старший прапорщик Атаманюк. Да, Кот всегда умел себя подать. Однако котов любят далеко не все и иногда, чего греха таить, ему доставались и пинки. Но потом Кот научился разбираться в людях не хуже пожилого ротного старшины и избегал нежелательных встреч. Только начальник медицинской службы капитан Парсонов, инспектируя столовую, всякий раз смотрел на Кота долгим взглядом, но так ничего и не сказал. Нелли Семёновна назвала Кота Мишей, в честь прапорщика Атаманюка. Тот на это несколько обиделся и всегда называл Кота Тишей. Впрочем, Кот одинаково презирал обе клички, предпочитая отзываться на слово «кушать». Наступило лето, небывало жаркое, самое жаркое из всех, что я помню. Под солнцем мои плиты раскалялись так, что не успевали остыть к утру. После захода Кот стал приходить ко мне, чтобы полежать на тёплом бетоне. И тогда я решил заговорить с ним. Долго думал, как к нему обратиться. Выбрал нейтральное: «Здравствуйте, Миша». Кот нисколько не удивился. Ведь коты всё чувствуют, понимают и знают гораздо лучше людей. Они не глухи, не слепы и не самовлюблённы, как люди. «Какой Тиша-Миша» – ответил Кот. – «Меня зовут Кот. Коротко, ёмко и с достоинством. А что касается кличек – я ведь тоже даю их людям, но только разве кто-то откликается на них? А значит, и я не должен». Всё лето мы разговаривали с Котом по ночам. Я рассказывал ему о звёздах, ибо кто же ещё знает о звёздах больше, чем тот, кто обречён вечно смотреть в небо. Кот рассказывал мне про травы, про звуки, про запахи, про мышей и, конечно, все новости части. Сейчас мне кажется, что это было лучшее лето моей жизни. За этим летом наступила такая же тёплая осень. Кот приходил ко мне играть с опавшими листьями, но становилось всё холоднее, и однажды вечером Кот сказал: «Ты извини, но зимой я приходить не буду. Коты любят тепло. Но ты не переживай. Лето ещё обязательно наступит, и не раз, ты знаешь это лучше меня». И пришла зима, такая суровая, что начальник медслужбы капитан Парсонов запретил проводить утреннюю зарядку, и её заменили утренней прогулкой. На моей памяти такое было только в ту зиму. Так всё в жизни: было жаркое лето – будет морозная зима. И если тебе было хорошо, то жди неприятностей. Наконец в апреле снег начал таять, и аккуратные снежные брустверы почернели и потеряли форму. Весной прапорщик Возница ушёл на пенсию. Семьи у него не было, места при части ему не нашлось, из общежития его выгнали, и он куда-то уехал. В последний раз, одетый уже по гражданке, он обошёл всю часть, постоял на моей центральной плите, под которую он когда-то положил монетку. И пошёл к КПП, пошёл, не оборачиваясь, наверное, затем, чтобы я не увидел слёзы в его глазах. Потом стали происходить события, которые раньше никто и представить себе не мог. В весенний призыв не пришли молодые, и вообще солдат и офицеров в части и машин в автопарке становилось всё меньше. Из Казармы вывозили имущество, а в Столовой демонтировали и увезли её знаменитое оборудование. Сначала мы не очень волновались. Когда я решил обсудить происходящее со своими соседями, Столовая со свойственной ей легкомысленностью сказала: «А, ничего страшного! Они уехали на учения, поэтому и котлы с собой забрали, надо же им там что-то есть, это, наверное, какие-то особые, большие учения. Помнишь, несколько лет назад в части только караул оставался. К осени вернутся». Казарма на это ответила: «Вы умеете только болтать. Здесь дело куда серьёзнее. Я уверена – началась война, и все они ушли на фронт. Я знаю, со мной это уже было. Победят – вернутся те же, проиграют войну – придут солдаты в другой форме. Тебе, Плац, какая разница, кто будет тебя подметать – наши бойцы или противника? Я через это уже прошла, и как видите, стою. И вокруг меня целую часть построили». Мне не очень приятно было такое слышать, но в душе я понимал, что Казарма в чём-то права. И я подумал, что надо поговорить об этом с Котом. Он сказал: «Ну, вы даёте. Какая война? Какие учения? Часть расформировали, они уходят и не вернутся никогда». – А как же мы? Что будет с нами? – спросил я. – Ничего не будет. Теперь ты Плац в отставке, – ответил Кот. – Отдыхай, смотри на звёзды и вспоминай прошлое. – Нет, – ответил я. – Лучше я буду считать себя в запасе. – В запасе так в запасе, – сказал Кот. – Это сути не меняет. А суть в том, что здесь мы больше никому не нужны. – А ты, - спросил я. – Что будешь делать ты? – За меня не бойся, – ответил Кот. – Понимаешь, в чём дело? Вот ты – Плац в отставке… – В запасе, – поправил я. – Извини, – продолжил Кот. – А ты когда-нибудь слышал про котов в запасе? Мы, коты, умеем приспосабливаться и делаем это всю жизнь. Посмотрю, что в общежитии, там ещё останутся люди, там печное отопление. В пятиэтажке можно жить только до зимы, потому что кочегарка работать больше не будет. Меня, честно говоря, больше ты беспокоишь. Как у тебя получиться жить без солдат? – Придумаю что-нибудь, - ответил я. – Ведь я же всё-таки военный, пусть и в запасе. Но ты будешь приходить ко мне? – То-то и оно, – сказал Кот. – Конечно, буду. И вот в начале лета настал день, когда утром на разводе на мне стояли всего четыре солдата. Они забили досками крест-накрест двери Столовой и Казармы, связали проволокой створки ворот на КПП, сели в кузов последнего ГАЗ-66 и уехали. Я долго слушал удаляющееся гудение мотора. Через несколько дней ко мне пришёл Кот. Он долго лежал, греясь на солнце, на самой моей середине, а потом сказал: «Что ж, в этом есть и свои плюсы. Разве смог бы я раньше вот так, среди бела дня, валяться на плацу? Обязательно кто-нибудь прогнал бы. А теперь всё это – моя территория и охотничьи угодья». И всё-таки я не верил до конца ни Коту, ни Казарме, мне больше нравилась мысль Столовой об учениях. Но когда осенний шторм разметал стоявшие вокруг меня сделанные из ДСП стенды с изображением подтянутых солдат с ногой, навеки застывшей в положении «Делай р-раз!», описанием боевого пути части и портретами героев, нарисованными клубным художником сержантом Хабибуллиным, а никто и не подумал их вернуть на место, я понял, что ждать придётся долго. Потом снег укрыл меня толстым одеялом, и впервые за много лет его никто не убрал. Той зимой я научился спать. Мне снилось лето, разводы, присяга, порой так явственно, что мне казалось, что я чувствую запах новеньких сапог молодых солдат. А весной в часть на ржавом оранжевом грузовичке приехали мужики. Сначала я надеялся, что возвращаются наши. Но эти, несмотря на то, что были одеты в камуфляж, совсем не были похожи на военных. Они работали несколько недель, срезали и увезли металлические рамы, оставшиеся от стоявших вокруг меня стендов, вытащили и забрали из Столовой и Казармы всё, что представляло хоть какую-то ценность и можно было вывезти. Они сняли и увезли огромные оконные рамы Столовой, и с тех пор она ослепла и перестала разговаривать. Они попытались даже выдернуть мои плиты, но сил у воров оказалось маловато, сломав две штуки с северной стороны, бросили это, разрезали напоследок ворота КПП с красными звёздами и уехали. Потянулись долгие годы зимнего сна и летнего безделья. Казарма очень переживала и всё время говорила, что за утрату военного имущества ей придётся отвечать. Потом она замкнулась в себе, тем более, что у неё начались проблемы со здоровьем – начала гнить лишённая местами черепицы крыша, а дождь, проникая внутрь через разбитые окна, стал подтачивать деревянные перекрытия и полы. Столовая, когда-то такая красавица, совсем махнула на себя рукой и только выла ветром в пустом зале. Кот заходил часто, он сильно похудел, шерсть стала ещё более свалявшейся. Он рассказывал, что ему всё-таки удалось пристроиться в общежитии, но у тех людей, что его подкармливали, иногда было нечего есть самим. Очень редко в часть приезжали люди. Однажды приехали трое, среди них я узнал рядового Тихонова и младшего сержанта Масюлиса. Они походили по части, пофотографировались на фоне казармы, долго смеялись, найдя на тыловой стене Столовой надпись краской «ДМБ-86», выпили бутылку водки, разбили пустую о мою плиту и убрались. Ещё один раз приезжали на машинах, похожих на военные, какие-то странные люди. Увидев их, я сначала подумал, что сбылись слова Казармы о солдатах противника, потому что одеты эти люди были в защитные костюмы, на лицах у них были маски, а в руках – необычного вида автоматы с раструбом сверху. Но когда они принялись с криками бегать по части и стрелять друг в друга шариками с разноцветной краской, я понял, что они не имеют никакого отношения ни к нашим, ни к вражеским солдатам, ни к армии вообще. Однажды апрельским днём, когда Кот, поймав и съев мышь, сидел на моих плитах и умывался, со стороны общежития появились двое. Один, с громким голосом и фотоаппаратом на запястье, шёл впереди. За ним шёл нескладный, с фотоаппаратом на животе, с рюкзаком за спиной и в красной куртке. Эти двое тоже обошли всю часть, фотографировали, в основном Казарму, зашли в Столовую. Нескладный увидел Кота, достал из рюкзака пакетик кошачьей еды, выложил её на картонную тарелку и предложил Коту. Кот вежливо понюхал, но есть не стал. После этого нескладный с громкоголосым ещё о чём-то поговорили, посмотрели на карту, потыкали пальцами в горизонт и пошли обратно. Прошло ещё несколько лет. Кот заходил, но всё реже, а потом и совсем пропал. Я очень скучаю по нему. Ничего не происходило и ничего не менялось. Даже маленькие события, вроде этих визитов, стали приобретать значение. Но сегодня что-то произойдёт, я это знаю точно. С самого утра я слышу приближающийся шум двигателей и всем телом чувствую дрожание земли от тяжёлых машин. Я давно уже не верю в то, что сюда могут вернуться солдаты. Кому нужны развалины с забетонированной площадкой посередине, само предназначение которой давно забылось. Проще и дешевле построить новое, чем возиться со старьём. Праздные посетители не приезжают на такой технике. И поэтому здесь есть только один вариант: на мои вполне добротные ещё плиты и на кирпич Казармы нашёлся покупатель. Наконец я вижу, что сюда подъезжает целая колонна: два экскаватора, кран, несколько грузовиков и автобус с рабочими. Это не те жалкие мародёры на своём ржавом «Мерседесе». Эти справятся. Просить пощады у них бессмысленно, да я и не буду это делать, я всё же военный. Не теряя рабочего времени, экскаваторы занимают позиции: один возле казармы, а второй на моей северной стороне. Ревут моторы, и почти одновременно ковш первого вгрызается в стену Казармы пониже крыши, а другой приподнимает мою первую плиту. Я слышу неожиданно сильный и красивый голос Казармы: «Gott, gib mir Gelassenheit, dinge hinzunehmen, die ich nicht ändern kann…», который заглушается грохотом падающих кирпичей. И я понимаю, что мне осталось ровно столько, сколько потребуется им, чтобы добраться до центральной плиты, под которой спрятано моё сердце. И я кричу, кричу что есть сил: «Товарищ прапорщик! Разрешите обратиться! Строевой плац войсковой части 65111 поставленную задачу выполнил! Прощай, Кот! Прощайте, солнце и звёзды! Всё было не зря!» Когда под очередной бетонной плитой разбираемого плаца давно заброшенного военного городка что-то блеснуло, стоявший рядом рабочий подал знак экскаваторщику. Подошёл, наклонился, подобрал советский юбилейный рубль с надписью по кругу «1870-1970», повертел его в руках, и, широко размахнувшись, забросил его далеко в высокую траву. Во время этого полёта я увидел сверху нашу часть. На какой-то миг мне показалось, что всё в части так, как было тем летом: ярко светит солнце, десять молодых солдат усердно метут плац, офицеры, в ожидании приезда очередной проверки, торопятся куда-то, у заднего входа в Столовую с деланным безразличием сидит Кот. А по аллее молодых берёзок, оживлённо жестикулируя, с двумя рядовыми ко мне идёт прапорщик Возница. Усы его черны, а сам он молод и бодр. И только упав в траву, я узнал, где всё это время пропадал Кот. И я остался с ним навсегда.
Январь 2013
Рассказ опубликован в журнале "Балтика" в 2016 году.
ЧЁРТОВ ГЛАЗ
Музыканты шли ночью по большой дороге и повстречали много богатых экипажей, в которых сидели какие-то важные господа. Эти господа остановили музыкантов и пригласили их к себе на свадьбу играть. Договорились о плате, и музыканты согласились ехать. Во время свадебного пира одному музыканту случилось выйти на двор и тут он разговорился с кучером, начал его расспрашивать, что это за господа и кто на ком женится. Кучер ему и объяснил, что это не господа, а черти, а сам он попал к ним в кучера потому, что он утопленник; утопленники обречены на то, чтобы служить чертям. Тот же кучер посоветовал музыканту, когда он вернется назад в комнату, подойти к посудине, стоящей на окошке, обмакнуть в нее палец и этим пальцем потереть себе глаз. Только, говорит, не удивляйся тому, что увидишь, и не пугайся. Когда музыкант все это сделал, он увидал, что нет никакого дома и никаких господ, а что сидит он посреди болота и кругом него прыгают черти. Михаил Орлов «История сношений человека с дьяволом».
Все совпадения с реальными людьми и событиями случайны, все герои и события являются вымышленными.
Утром 17 ноября Васенцов проснулся с похмелья. Такое случалось с ним нередко, и в известной степени даже вошло в привычку, хотя алкоголиком Васенцов себя не считал, поскольку всегда следовал завету мудрого кулинара и никогда не пил до трёх часов дня и очень редко – после полуночи. Васенцов сунул ноги в тапки и подошёл к окну. На смену ему сегодня было не нужно, жена давно ушла на работу. За окном через то ли дождь, то ли туман проступали очертания строящейся на месте старого немецкого парка высотки. По прихоти архитектора верхние этажи здания плавно загибались наружу, и поэтому Васенцову казалось, что они готовы с грохотом обрушиться вниз в облаках бетонной пыли. Васенцов даже старался обходить этот дом подальше, хотя прекрасно понимал, что это глупо. Мысли Васенцова плавно двигались несколькими независимыми друг от друга слоями. Он одновременно оценивал степень похмелья, пытался вспомнить, что такого он вчера сказал жене, так как от разговора остался неясный, но неприятный осадок. При этом он обдумывал план на сегодня: так, сходить за продуктами в «Остер» (список, составленный женой, лежал на кухонном столе), почистить к ужину картошку, заменить прокладку в капающем в ванной кране. Прикинув, что дел не так уж много и до прихода жены с работы останется ещё время, чтобы почитать что-нибудь или поиграть в любимый «Silent Hunter», Васенцов повеселел. Но тут напомнила о себе проблема, которая мучила уже пятый день. Дело в том, что у Васенцова опух и чесался левый глаз. Да так, что сказать «очень» – это ничего не сказать. С этим надо было что-то делать, потому что купленные в аптеке позавчера глазные капли никакого эффекта не давали, не говоря уже про чай. Васенцов отвернулся от окна и пошёл в ванную. Из большого круглого зеркала на него смотрел худой небритый человек. Глаз был красным и воспалился настолько, что левая бровь приподнялась и придавала лицу клоунское выражение. Идти в поликлинику не хотелось совсем. Во-первых, мимо неё Васенцов ходил на работу, и прекрасно знал, что уже в семь утра возле входа стоит от пяти до двадцати человек, преимущественно пенсионеров, желающих попасть на приём. А это значило, что вставать придётся очень рано. Во-вторых, чтобы идти в поликлинику, надо было бриться. «Впрочем, чего это я, – вспомнил Васенцов, – на приём можно записаться через Интернет. Я же современный человек, а в очереди в шесть утра пусть пенсы стоят». Пару недель назад в местных новостях по телевизору показывали репортаж о запуске системы электронной записи к врачу. В этой передаче сам губернатор Паханов при помощи компьютера, украшенного ленточками в цветах национального флага, торжественно записался на приём к невропатологу. Натянув домашние треники и майку, Васенцов развернул ноутбук и ввёл в поисковой строке: «Запись на приём к врачу через Интернет». Появились ссылки и Васенцов открыл для верности штук восемь в разных вкладках. Через секунду на экране появилось «Error 404. Page not found». Все вкладки оказались одинаковыми, только на двух для разнообразия значилось: «Internet Explorer не может отобразить данную страницу». Посидев ещё немного перед компьютером, Васенцов посмотрел почту и погоду. Нестерпимо зачесавшийся снова глаз заставил его принять решение: «Ладно, надо идти, хотя бы на разведку». Одевшись, Васенцов вышел из дома. Туман почти рассеялся, дождь перестал и через серое небо даже пытался пробиваться солнечный свет. Идти до поликлиники надо было минут пятнадцать, и, как обычно при пеших прогулках, Васенцов стал размышлять на разные отвлечённые темы. На этот раз он вспомнил свою бабушку, годовщина смерти которой будет через пять дней. Вообще, Васенцов вспоминал бабушку и отца почти каждый день, хотя отец его умер очень давно, когда Васенцову было семнадцать. Отец с матерью к тому времени давно были в разводе, мать довольно быстро вышла замуж за военного. Если честно, об отце остались только какие-то фрагменты. Например, то, как он учил Васенцова водить машину, но никогда не доверял ему ездить самостоятельно и каждый неопытный рывок сцепления воспринимал как укол в сердце. Водить Васенцов так никогда и не научился. Мать была озабочена в первую очередь своей личной жизнью с отчимом, и при каждой возможности отправляла Васенцова к бабушке, матери отца, которую при этом ненавидела. На содержание Васенцова мать передавала бабушке каждый месяц двадцать или тридцать рублей. Отчим-подполковник обращал на Васенцова столько же внимания, сколько старослужащий на «духа», то есть замечал его только тогда, когда требовалось отдать какое-нибудь приказание. Зато бабушка любила Васенцова. Только она была готова всегда слушать его болтовню о разных странах, куда поедет Васенцов, когда вырастет и его рассказы об одноклассниках и, позже, об одноклассницах. А ещё у бабушки была кошка, чёрная с белой грудкой, лапами и кончиком хвоста. Кошка всегда была готова поиграть с Васенцовым. Бабушка пережила кошку только на две недели. В регистратуре было пусто. С верхних этажей, где находились кабинеты врачей, доносился густой гул голосов. За стеклом с амбразурой сидели две тётки. Васенцов посмотрелся в мёртвый экран монитора, над которым было написано «Киоск электронной самозаписи», выбрал ту тётку, вид которой показался ему более интеллигентным и обратился к ней: «Здравствуйте». Тётка продолжала смотреть на экран компьютера. Выждав время, достаточное для ответного приветствия и поняв, что его не последует, Васенцов продолжил: «Как мне записаться на приём к окулисту?» Тётка не посмотрела на Васенцова и никак не отреагировала ни на него, ни на его вопрос. Подождав полминуты, Васенцов спросил ещё раз, громче: «К окулисту как попасть?» Тётка отвернулась от экрана и с ненавистью, которой хватило бы для того, чтобы полностью аннигилировать батальон танковой дивизии СС, закричала: «Мужчина, ну что вы спрашиваете? Как в первый раз! Послезавтра будет запись на следующую неделю! И не надо здесь орать!» Васенцов, который на самом деле не знал этой системы, попробовал ещё раз: «А где?» Тётка ткнула ручкой в пространство: «Там журнал самозаписи». На следующий день Васенцов встал в шесть утра, чтобы идти на работу. Васенцов, несмотря на то, что окончил институт, работал электриком на кочегарке, гордо именовавшейся «Районная тепловая станция». Работа была несложная и состояла в основном в том, что нужно было присутствовать на рабочем месте. Васенцов ценил в своей работе прежде всего график: день, ночь, два выходных. Когда он был моложе, ему было приятно, идя с ночной смены в будний день и глядя на спешащих людей, напевать про себя: «Вы все идёте на работу, я просто стою…». Глаз болел нестерпимо. Не успел Васенцов вымыть руки после автобуса (такая уж привычка) и переодеться, как к нему в бытовку зашёл его коллега Стоянцев. «Здорово,- пожал он Васенцову руку. – Ты что, подрался?» Стоянцев кивнул на васенцовский глаз, который заплыл и действительно был похож на украшенный фингалом. «Да если бы… - вяло ответил Васенцов. – Инфекция, блин, какая-то». «А, ну тогда чай прикладывать надо, - дал совет Стоянцев и, сразу же потеряв интерес к глазу, стал рассказывать про то, как по дороге на работу его подрезала на другой машине какая-то баба. «Хреновые дела, – подумал Васенцов. – Если уж даже Стояк заметил…» Васенцов хорошо знал, что Стоянцев никогда не замечает ничего вокруг и никого, кроме себя, не слушает. Васенцов даже был уверен, что, если однажды в кочегарке провалится крыша и он скажет об этом Стоянцеву, тот посмотрит наверх и удивится: «Да, действительно. И как ты заметил?!» А после этого продолжит бесконечное повествование о своём автомобиле и своих бесчисленных родственниках. За время совместной работы Васенцов научился отключаться от рассказов коллеги и только кивать головой о угукать в нужных местах. К счастью, в этих местах Стоянцев делал небольшие паузы и большого искусства не требовалось. За это Стоянцев считал Васенцова прекрасным собеседником и вообще приятным человеком. Вот и сейчас, как будто внимательно смотря на листок, где Стоянцев рисовал схему несостоявшегося ДТП, Васенцов думал, как бы ему попасть на приём к этому чёртову окулисту. «Короче, я у всех этих обезьян гранаты-то отобрал бы», – закончил историю Стоянцев и, засмеявшись своей шутке, вышел. В полшестого утра в среду Васенцов уже стоял у закрытых дверей поликлиники. В очереди в регистратуру он оказался всего лишь пятым, за тремя бабками и здоровенным мужиком отставного вида, который, зафиксировав место в очереди, ушёл греться в припаркованную рядом «KIA». Из машины доносилась приглушённая музыка, похоже, какой-то шансон. Бабки недовольно смотрели на Васенцова, считая его бездельником, симулянтом и конкурентом. Они, похоже, были давно знакомы и сразу же продолжили какой-то начатый ранее разговор. Васенцову не хотелось его слушать, не хотелось слышать блатняк, он отошёл в сторону, на расстояние, позволяющее контролировать очередь, и закурил. Накрапывал мелкий дождик, было сыро и вполне мерзко. Васенцов похвалил себя за то, что надел старую куртку с капюшоном и выданные на работе тёплые кальсоны. Захотелось вспомнить что-нибудь приятное или интересное, чтобы думать об этом, пока не откроется регистратура. Почему-то на ум пришло, как Васенцов служил в армии. «Это потому, что позавчера было сколько-то лет, как я дембельнулся, – подумал он. – А сколько лет?» Васенцов начал было считать, решил, что больше двадцати и переключился на то, как под ярким солнцем он стоял на плацу своей войсковой части, выложенном из больших бетонных плит. Потом вспомнил прапорщика со смешной фамилией и армянина, которого все звали Сашей. Подняв голову, Васенцов здоровым глазом увидел, что очередь увеличилась до примерно сорока человек и стала плотнее, встав ближе к дверям. Он попытался найти ту бабку, за которой он занимал, и в этот момент дверь поликлиники открылась. Отталкивая друг друга, люди устремились в узкий проход. Васенцов тоже полез в толпу, ни о какой очереди уже не могло быть и речи. У каждой из бабок словно выросло по пять дополнительных пар локтей, да и вес у них был побольше, чем у Васенцова. Но, всё же, прорвавшись к столу, он добрался до нужного журнала, и даже далеко не последним. Широко расставив ноги, чтобы его не смогли оттолкнуть, Васенцов достал из кармана ручку и начал переворачивать страницы. Все строчки со временем приёма врача были уже заняты. Выйдя из поликлиники, Васенцов заметил на рукаве солидольное пятно от чьей-то ладони и ещё раз мысленно похвалил себя за то, что надел старую куртку. Ничего не оставалось, как идти домой через «Остер», приготовить еду, попробовать как-нибудь ещё полечить глаз и идти на работу в ночную смену. Дома Васенцов помыл руки, достал из холодильника приготовленную с вечера заварку, положил её на глаз и лёг на диван. От холодного чая жжение и зуд стали немного меньше. Через несколько минут зазвонил телефон. Васенцов не глядя, протянул руку и взял трубку: «Алё». «Привет, – раздался в трубке громкий жизнерадостный голос. – Как дела?» Это был Белолетов, приятель Васенцова, с которым они вместе учились на первых курсах в институте. «Да так, дом-работа, дом-работа. Жизнь, короче, – ответил Васенцов. – Как сам?» Белолетов подробно рассказал, как он с подругой ездил путешествовать по Европе на автомобиле, а потом попрощался и бросил трубку так же внезапно, как и позвонил. У Белолетова была своя фирма по установке домофонов и тёмно-синий BMW 5-й серии. Васенцов институт закончил, а вот Белолетова после третьего курса выгнали. Он какое-то время ничего не делал, ходил по бывшим однокурсникам в расчёте на то, что накормят, нальют или хотя бы дадут закурить. Не раз заходил он и к Васенцову. Потом пристроился к какому-то бизнесу и вышел в люди. Когда-то давно Белолетов взял взаймы у Васенцова довольно большую сумму из тех денег, что достались в наследство от отца. И даже вернул почти в срок, после всего лишь трёх напоминаний. Но только те три тысячи, что дал ему Васенцов, превратились к тому времени в деньги, на которые можно было купить разве что пару носков. Когда в позапрошлом году жена Васенцова сломала руку, тот попросил Белолетова отвезти её в травмпункт. Белолетов не смог, потому что был очень занят, но здорово помог, сообщив номер телефона дешёвого такси. Белолетов звонил регулярно, но никогда на мобильный, только на городской. Вечером, когда Васенцов уже оделся, чтобы идти на работу, домой пришла жена. «Ну что, записался к врачу? – спросила она. Васенцов рассказал, как всё было. «Вот козёл-то, прости господи. Сколько раз тебе говорила – не три глаза грязными руками. Учти, ослепнешь – я с тобой сидеть не буду». «Завтра пойду в платную», - ответил Васенцов и закрыл за собой дверь. «Мужчина, бахилы сразу надевайте», – встретила Васенцова в клинике «Судмедэксперт» пожилая женщина с грязной тряпкой в руке. – «Нечего тут с улицы в ботинках, у меня руки одни». Васенцов покорно натянул бахилы, сейчас он согласился бы одеть и водолазный костюм, лишь бы избавиться от боли в глазу. «Проходите, двенадцатый кабинет», – сказала девушка на рецепции. «Интересно», – подумал Васенцов, – «Почему в районной – регистратура, а здесь – рецепция?» Васенцову хотелось ещё подумать, почему он перестал понимать смысл многих слов и начал сомневаться в их необходимости, но очереди не было, и он сразу зашёл в кабинет. За столом сидел врач с большим носом и глазами навыкате. На груди у него висела табличка «Кандидат медицинских наук Марк Семёнович Налбалдян». Доктор, а вернее, кандидат Налбалдян читал какие-то медицинские бумаги. Ответив кивком на «Здравствуйте» Васенцова, он указал на стул и спросил, не отрываясь от бумаг: «Что случилось?» «Да вот», – Васенцов показал рукой на свой глаз. «А-а,- обрадовался врач, – Давайте посмотрим». Повернув к свету лампы лицо Васенцова, кандидат оттянул его веко, похмыкал и сказал: «Садитесь». После чего долго что-то писал на разных бумажках. Васенцов уже подумал, что врач забыл про него и пора уходить, как тот оторвался от стола и сказал: «Ну что, у вас банальная бактериальная инфекция. Вот здесь я вам выписал капли. Это немецкое очень хорошее средство, аллергии не вызывает. Но ещё лучше,- здесь Налбалдян сделал паузу, как-то помялся и посмотрел на Васенцова, – Лучше, если вы поедете на улицу 22 Апреля, там сто вторая аптека, где есть рецептурный отдел. Закажите вот эти капли там,- врач протянул ещё одну бумажку. – А вот это девочкам на рецепцию». Попрощавшись с доктором, Васенцов вышел из кабинета и с досадой заметил, что кошелёк он оставил в куртке. Пришлось идти в гардероб, расположенный напротив рецепции. Тут из-за стойки регистратуры с гимнастической прытью выскочила девушка и перегородила собой выход. «Мужчина, вы куда? – спросила она с молодёжным акцентом, – а платить?!» Васенцов сначала даже не понял, в чём дело. Ему и в голову не приходило уйти, не расплатившись. Из «Судмедэксперта» Васенцов сразу поехал на трамвае на улицу 22 Апреля. В довольно большом зале аптеки покупателей не было. За стеклом стояла провизор или фармацевт (этого Васенцов точно не знал), в очках и с причёской, которая показалась Васенцову похожей на валенок. Женщина читала книгу, спрятанную ниже уровня прилавка, так, чтобы не увидели покупатели. Васенцов поздоровался, в ответ продавщица посмотрела на него поверх очков. «Посмотрите, пожалуйста», – Васенцов протянул рецепт. Женщина не взяла бумажку в руки, а только скосила на неё глаза. Потом, не сходя с места, она протянула руку и достала из ящичка яркую коробочку. «Две тысячи семьсот пятьдесят», – сказала аптекарша бесстрастным голосом. Нельзя сказать, что эта сумма пробила бы в бюджете Васенцова титаническую пробоину, тем более, что чёртов глаз болеть и чесаться не переставал. Но было нужно проверить все варианты. «Скажите, пожалуйста, а там ещё второе средство», – сказал Васенцов. «Ма-а-аш», – крикнула в глубины аптеки продавщица и перестала обращать на Васенцова хоть какое-то подобие внимания. Васенцов догадался, что ему, наверное, надо в рецептурный отдел и переместился к другому окошку. Подождав у него минут десять, Васенцов уже хотел было нажать на белую кнопку с надписью «Вызов фармацевта», как из двери сбоку появилась довольно молодая женщина в белом халате. Васенцов поздоровался с ней и протянул рецепт. Фармацевт забрала его, выдав взамен картонный кружок с цифрой 5. «С вас тринадцать пятьдесят. Во вторник будет готово». Во вторник прямо с утра Васенцов поехал за лекарством. Думать было трудно, потому что трамвай сильно трясло, и он часто резко тормозил из-за выезжавших на трамвайные пути автомобилей. Каждый толчок ударом молотка отдавался в голове Васенцова. Он надеялся, что это всё-таки из-за глаза, а не от вчерашней водки. Сегодня Васенцов чувствовал себя увереннее, так как догадался надеть тёмные очки. А когда трамвай выехал из пробки и относительно быстро поехал по длинной улице 22 Апреля, Васенцов, чтобы приободриться, даже запел про себя «Все пассажиры громко смеялись, когда тормозил трамвай…» Лекарство ему выдали быстро, о десятиминутной задержке, во время которой выяснилось, что рецепт потеряли, не стоит и упоминать. Дома Васенцов нашёл пипетку и прочитал на флаконе: «По две капли три раза в день». Открыл флакон, на всякий случай понюхал, осторожно набрал раствор в пипетку, лёг на диван и отправил две капли в больной глаз. С удовлетворением заметив, что капли не щиплют и, по крайней мере, хуже не стало, Васенцов поморгал, полежал ещё немного и отправился на кухню заниматься разными домашними делами. Вечером, за полчаса до расчётного времени прихода жены с работы, Васенцов поставил на плиту вариться гречневую кашу, включил на кухне телевизор и закапал в глаз следующую дозу. Вернувшись на кухню, он налил себе рюмку водки, сказал вслух вместо тоста «и немедленно выпил» и опрокинул рюмку в рот. Было шесть часов, по телевизору начались новости. Васенцов начал резать сало, краем левого глаза смотря в телевизор. И тут он замер. Повернувшись к телевизору, Васенцов увидел, что оттуда, с экрана, из выпуска новостей на него смотрит чёрт. Нормальный, обыкновенный чёрт, волосатый, с хвостом, рогами и пятачком вместо носа. Как в старом кино «Ночь перед Рождеством». Точнее, не смотрит он на Васенцова, а занимается своим делом, спокойно ведёт передачу. Васенцов опустился на стул, сердце его провалилось куда-то в желудок. «Что это, твою мать, – подумал Васенцов, – белая горячка? Да вроде я не так уж пью. Или вот так сходят с ума?» Он быстро стал вспоминать: так, зовут меня так-то, родился тогда-то и там-то, женат на такой-то. Вроде всё гладко. Васенцов посмотрел на экран ещё раз. Там какой-то другой чёрт рассказывал про строительство нефтепровода «Бурный поток». То есть говорили черти то, что обычно говорят в новостях. Васенцов медленно поднёс к глазам дрожащую руку. Он заметил, что чёрта он видит только левым глазом, тем, в который он капал лекарство. Закрыв рукой больной глаз, Васенцов увидел на экране телевизора хорошо знакомого ему ведущего блока экономических новостей Егора Балалайкина. Тогда Васенцов убрал руку от левого глаза и закрыл правый. В телевизоре снова появился чёрт, но не тот, что первые два. Проделав это упражнение несколько раз, Васенцов убедился, что чертей он видит только левым глазом, а правым видит всё как обычно. Это его несколько успокоило. «Односторонней белой горячки не бывает», – подумал Васенцов, - «Почему-то мне кажется, что в этом я прав. Тогда что это? Галлюцинации не могут быть для одного глаза». На всякий случай Васенцов сходил в ванную и посмотрел на себя в зеркало. В зеркале и правым, и левым глазом он увидел себя, только побледневшего и с расширенными от ужаса зрачками. В это время Васенцов услышал звонок в дверь. Пришла с работы жена. Ей Васенцов решил пока на ничего не говорить. И сегодня больше не пить. Через полчаса Васенцов с женой сели ужинать. Жена рассказывала что-то про свою работу, но Васенцов сегодня слушал её невнимательно, смотря украдкой в телевизор. Новости закончились, началась какая-то новая отечественная комедия. Левым глазом Васенцов видел двух скачущих по экрану чертей. На следующий день Васенцов с тяжёлым сердцем отправился на смену. Но, ни среди попутчиков в автобусе, ни среди сотрудников на работе никаких чертей он не увидел. Только лицо директора кочегарки показалось Васенцову очень бледным. Вечером, когда до конца смены оставался час, начальство уже уехало домой и все дела были сделаны, Васенцов включил телевизор и сел смотреть новости. И тут наваждение появилось снова. Более того, оно стало распространяться и на левое ухо. Выглядело это так: правым ухом Васенцов слышал обычные слова репортажа о строительстве объектов зимней Спартакиады, а левым – какую-то бессмыслицу на чёртовом языке, что-то вроде: «Креативный менеджер со своего смартфона спостил в микроблог такой месседж: «Прокачиваем кэш через медиа-рум в инновативном кластере и мониторим инвестиции в дилинг смарт-кроссоверов». Всех ведущих новостей и корреспондентов: Влада Босяка и Олесю Объедкину, Никиту Ридикюльского и Настю Маромой – Васенцов левым глазом видел как чертей, причём, похоже, это были их настоящие имена, потому что звучали и для правого, и для левого уха одинаково. Чертями Васенцов видел и почти всех политиков и депутатов. Вообще, людей в телевизоре было очень мало и у большинства из них лица казались синими. Сегодня Васенцов отнёсся к этому спокойнее, потому что в течение всего дня пытался следить за своими мыслями и поведением, но ничего особенного не заметил. Лекарство действовало быстро и эффективно, опухоль значительно уменьшилась и глаз уже почти не болел. В четверг Васенцов вышел из дома пораньше, чтобы перед ночной сменой прогуляться по городу и подумать над тем, что же с ним происходит. Дул сильный ветер, редкие капли дождя, падавшие с неба цвета шлакоблоков, летели не вертикально, а по каким-то замысловатым траекториям. Ни одного чёрта на улицах Васенцов по-прежнему не заметил. Накануне днём он попробовал закапать лекарство и в правый глаз тоже, однако никакого действия это не произвело. Правым глазом Васенцов по-прежнему видел в новостях журналиста, рассказывающего на фоне новостроек о подъёме экономики, а левым – чёрта, резвящегося среди камней и луж. При этом, чем лучше становилось глазу, тем более нечёткими и размытыми выглядели черти и тем более похожими на обыкновенных людей они становились. «Похоже, что именно сочетание капель с этой инфекцией, или болезнью и даёт такой оптический эффект, – думал Васенцов. – Следовательно, когда глаз пройдёт, чертей больше не будет». Васенцов гнал от себя мысль о том, что все эти черти являются ими на самом деле, спокойнее было списывать всё на какой-то странный обман зрения. О своих видениях он благоразумно никому не рассказывал. Раздумывая об этом, Васенцов незаметно дошёл до центральной площади. Раньше на площади стоял памятник Ленину, а за ним был сквер, в котором росли розы. Теперь памятник убрали, кусты роз вырубили и на их месте построили огромную церковь. Путь на работу шёл как раз мимо неё. Васенцов, считавший себя атеистом, к религии был совершенно равнодушен, хотя и пробовал в юности читать священное писание. Но сегодня ему почему-то захотелось зайти в храм. Васенцов поднялся по высокой лестнице и немного помедлил у входа. У дверей стояли два до синевы выбритых милиционера. Васенцов улыбнулся, вспомнив, как пару лет назад какие-то шутники умудрились запереть церковь изнутри во время богослужения, а снаружи на дверь повесить табличку «Храм закрыт на спецобслуживание». Спустя какое-то время эти же ребята крупно написали чёрной краской «Darth Vader» на постаменте типового памятника святому, который стоит у реки. Васенцов улыбнулся ещё шире. Святой, с мечом и в длинном плаще, действительно был похож на героя «Звёздных войн». Хулиганов, конечно, поймали и дали по пять лет. Васенцов снял шапку и вошёл внутрь церкви. В храме шла служба. Между голов молящихся Васенцов увидел представительного священника с большой чёрной бородой. Чтобы посмотреть на убранство церкви и на прихожан, Васенцов медленно повернул голову направо и поперхнулся. Напротив благообразного батюшки у алтаря кривлялся и подпрыгивал чёрт. Хвост с кисточкой на конце он держал в лапе, чтобы не наступить на него при очередном прыжке. Васенцов пулей выскочил из храма. Милиционеры проводили его долгими взглядами. Прошло несколько дней. Васенцов ещё раз прошёлся по городу, но чертей увидел только один раз, у ресторана, когда двое из них садились в большой чёрный внедорожник, да и то издалека и как-то неотчётливо. Глаз больше не болел и выглядел совершенно нормально. Черти в телевизоре исчезли, капли закончились. Васенцов решил съездить ещё раз в аптеку, хотя не мог объяснить себе, для чего. Ведь рецепт был потерян, а название капель он, конечно, не запомнил. Приехав на улицу 22 Апреля, Васенцов увидел, что аптека закрыта, а в пустом помещении идёт ремонт. На ступеньках у входа сидели на корточках и курили два смуглых парня. «Ребята, а здесь аптека была», – спросил у них Васенцов. Парни переглянулись. «Апитека не-е», – ответил один из них. Васенцов сильно замёрз, пока стоял на остановке. Становилось по-настоящему холодно, с тяжёлого неба падали первые хлопья мокрого снега. Сидя в грохочущем трамвае, Васенцов смотрел себе под ноги, на грязный протёртый до дыр линолеум. Думать не хотелось ни о чём, хотелось выпить водки, посмотреть телевизор и лечь спать пораньше, потому что завтра вставать в шесть утра. Приехав домой, Васенцов снял пальто, стряхнул с него налипший мокрый снег и подошёл к окну. Со стороны старого парка доносился визг бензопилы. Сквозь пелену валившего сплошным потоком снега угадывались очертания новой многоэтажки. Наискосок через двор шла кошка, чёрная с белыми лапами.
Дмитрий Сотников родился в 1966 году в Москве. В Калининграде живет с 1967 года, считает себя коренным калининградцем, поскольку родители его отца приехали в Калининград в 1947 году. В 1983 году закончил среднюю школу 49, затем учился в ТУ-3, в 1984-1986 служил в армии. В 1991 году окончил КТИ, сейчас работает в "Янтарьэнерго". К литературному творчеству пришёл довольно поздно, просто появилось несколько сюжетов и чувство, что это надо записать. Увлечения - литература, музыка, история, архитектура, театр, путешествия... |